Басни старика Рабиновича

Мою я давеча окно, и вдруг вижу - паук. Здоровенный, что твой каракурт. Удобно устроился, сидит себе, все окно изгадил. Видимо, я тоже оказалась для него сюрпризом, ибо не знаю, кто из нас громче орал.

Василич, который даже крыс не боится, немедленно отправил паука во внешнюю эмиграцию, неуважительно ухватив того за бойцовую ногу. Паук при этом ругался черными словами, размахивал кулаками, умолял, ссылался на дом, поместье, сиротинушек и ненадеванную паутину. Под конец он обессилел и устало пообещал, что вернется к нам. Совсем, совсем другим. Мы над ним посмеялись, выкинули ему вслед евонные пожитки и заперли границы. Но минут через пять подлый враг революции вернулся!

В облике таракана!

А вот это уже трындец. Лучше бы вошью какой-нибудь, аскаридой, на худой конец...

Ты всегда со мной, моя Россия.

За одного этого, пока не всем известного  (но мы над этим работаем) я отдам тридцать забуревших.

про Игорька
привыкай к силуэтам.
чаще смотри на птиц.
ветер тревожен,
запомни его тревогу.

- вот, командир,
я дожил до седых яиц.
я один.
никого,
кто присядет со мной на дорогу.
так говорит Игорёк,
говорит Игорёк -
человек из Бобруйска,
в кровь искусавший губы.
всё пошло по другому,
невпопад, второпях, поперёк
и ещё навсегда…
- командир, нас никто не любит.
Игорёк говорит,
сухая его рука
в лёком песке выцарапывает картины:
детское солнце, кораблик,
и апельсины,
выпавшие на дорогу
из качнувшегося грузовика.

про Игорька (2)
над нами ночь.
неведомый зверёк
в нору к себе сухую ветку тянет.
и звёзды можно набирать горстями.
ночь, как потёкший пятнами кулёк
набитый сверхом крупною малиной.
и Игорёк кричит, валясь на спину:
"ебическая сила, Игорёк!"
он сам себе.
он говорит с собой.
прокуренный, в залысинах, рябой:
"мы умерли, мы в лапах фараона.
...неверный муж и равнодушный сын
(в его слезах качаются "Весы",
"Возничий","Лебедь","Южная корона"...)
не ссым, военный,
главное не ссым."

(с) gipatalamus 

«Расписан день, как дельфтский изразец,
Глубоким синим и небесно-белым...»
(Хе-хе, из кухни тянет пригорелым.
Всё, Рабинович. Ужину песец.)

О подлый зверь! Тебе неведом стыд!
Желаю увидать тебя с изнанки!

«И вновь с весною сердце говорит...»
(О том, что кушать будете из банки).

В игнор тебя!

«Свободою горим!
Сердца уж...» (провоняли валидолом).

Мерзавец, чтоб тебе родиться голым!
Чтоб никогда ты не поехал в Крым!

«Покуда не нахлынули дожди...»
(Беги скорей во двор, присядь под кустик).

«Друзья мои! Не предавайтесь грусти!»
(А ты, старик, уймись и не свисти).

«Душа моя... (не вышибай слезу)
Напоена...» («Московской» и «Столичной»).

Скотина, я с тобой сквитаюсь лично!
Я помню твою клетку в местном Zoo.

«Почто, Господь, ты мне сомкнул уста
На этом жизни празднике веселом!..»
(За то, что жжёшь ты матерным глаголом
Меня всего, с макушки до хвоста).

Когда-нибудь пущу тебе кишки,
Скормлю, ей-ей, серебряную пулю!
(Ша, Рабинович. Брось свои стишки.
Иди уже, скреби давай кастрюлю.)

А ведь могло бы получиться – ах!..
Наверно, дело всё же не в песцах.

Перечитывая "Пролетая над гнездом кукушки" в пер. В. Голышева, наткнулась на очевидную ассоциацию: старшая медицинская сестра Гнусен (Кизи) и старшая медицинская сестра Магнуссен (Реве)...

- обе они немолодые медсестры;
- обе на руководящих постах;
- личная жизнь у обеих не сложилась;
- для обеих смысл жизни состоит в поддержании порядка во вверенных им отделениях (с той лишь разницей, что старшая медсестра Гнусен - садистка, а старшая сестра Магнуссен всего лишь не любит животных);
- в конце концов выведенный из себя МакMёрфи безуспешно пытается задушить сестру Гнусен;
- хладнокровный квази Санта-Клаус успешно душит сестру Магнуссен.

Вот! Вот, сказала я себе. Реве был начитанным человеком. Реве читал по-английски, а Кен Кизи вряд ли читал по-нидерландски. Конечно же, Магнуссен - родная сестра Гнусен!


Облом номер 1.
"Пролетая над гнездом кукушки" Кена Кизи появилась в 1962 г.
"Десять веселых историй", Герарда Реве, в числе которых и "Рождественский вечер сестры Магнуссен" - в 1961.

Облом номер 2.
В переводе "Кукушкина гнезда" сохранены ВСЕ имена, кроме имени старшей сестры. В оригинале ее зовут сестра Ретчид, Mildred Ratched (произносится так же, как "wretched", поэтому понятно, отчего она стала Гнусен).

Но как бы всё стройно сложилось: Кизи содрал у Реве один из главных персонажей. Оказалось бы (рукопись, найденная в сливном бачке старинной индонезийской юрты), что у него были нидерландские корни, и, пока зубной техник ему их все не выдрал, он тайком от своей няни Милдред зубрил в подполе нидерландские глаголы. Няня его за это наказывала,шлёпая  по лбу томом нидерландской грамматики . Вот оттуда Кизи почерпнул идею лоботомии. И voilà!

Так нет же, вечно всю ярмарку испортят.

Ничего не помню, но все чудесно (прочла с утра

В очень странной книге, издатель спился, страница шесть).

У меня в девятой по счету жизни была сестра.

У сестры собака, – таскала мясо, теряла шерсть.

 

И сестра сучила, ткала-вязала, да пела всласть.

Жили мы у моря, в глухой пустыне, в пустом лесу.

Ничего не помню, прости, наверно я зажилась.

Кто убил собаку? Пойду хоть косточку ей снесу.

 

Ничего не вижу, одно лишь знаю, со мной сурок,

Вышивала гладью, повойник белый, игла востра.

(Я пишу так тесно, чтоб ты не смела читать меж строк,

Чтоб забыла карта, в какой рубашке была вчера).

 

Ничего не помню, на крыше снова гремят шаги

У сестры в повойнике дремлет ночь, ее шерсть пестра,

Жизнь под знаком десять промчалась в хижине у реки,

Я твою колоду швырнула в печку, прости, сестра.

 

Все чудесно, помнишь, ведь мы читали, вот тут, смотри,

Ты еще загнула, и ногтем галочку, помнишь, да?

Жизнь моя застыла на метке двадцать плюс раз-два-три.

Ничего не вижу. Глазами в небо течет звезда.

*****************

с днем рождения :)

...Разве ж с ним потолкуешь? Горе...

Уж и так не жилец на свете.

Мы с ним, правда, не то что в ссоре.

Но за что же мне быть в ответе?

 

В травах венчаны, в море мыты.

Соль до хруста впиталась в вены.

Незаконные? Это мы-то?

До какого ж тогда колена?

 

А гуляли с ним диким садом,

Да не ведали, что – недобрый.

(Нас стращали каким-то адом,

Попрекали какой-то коброй,

Голосили про грех и скверну,

Порицали за подлость шага...)

 

Он слова заучил, наверно.

Да понять не сумел, бедняга.

 

А потом, на закате низком,

Как проснулся – небритый, хмурый,

Запустил мне в лицо огрызком

И скривился: прикройся, дура!

 

...Векам жарко, под кожей душно,

Мужня воля – бабья судьбина.

Я за ним побрела послушно,

Ненавидяще глядя в спину.

 

Так и тащится, неприкаян.

Не жилец на земле, понятно.

 

...Ну, чего разорался, Каин?

Хочешь яблочка? Вот и ладно.

 

 

На день рождения к Муравьеду Медведь явился с опозданием.

— А мы, знаешь, уже справили, на скорую руку, — сказал Муравьед.

— Ну и как же теперь быть? — спросил Медведь.( Collapse )

Если кто ещё не знает, что Г. Корчагин отличный переводчик, так вот знайте.

По опыту знаю, как трудно достойно перевести неприличное слово. Причём чтобы играло. Вот Корчагин массу перлов нарыл (если это не он или не совсем он, то простите канична, но всё равно хорошо). Именины серцца!

Бэнкс, "Мост" :

распронахер

пламенный реполлюционер (Кстати, это народное? Приписано однокурснику Василича в ЛГУ Жене Альтшуллеру: "Я сижу на лекции, у меня эрекция. В сердце - революция, а в штанах - поллюция")

пытаюсь себе стояк нашептать

есть похер в похеровницах

в один момент ласты завернёшь (вспоминается пан Р. Сидим мы как-то поздно с паном Р., он малость укуренный, а на меня эта его пампасская не действует ни фига, но я всё равно засыпаю, а его, как всегда в таких ситуациях, пробило на научные разговоры. На этот раз это был кетамин. Последнее, что я слышала: "...и тогда этот профессор сделал дельфину пересадку мозга под кетамином". Очнулась минут через 15 под жужжанье Р*ого веретена: "... и дельфин этот тут же копыта отбросил"....

... о чём бишь я?...

 

Недавно познакомилась с очень мелким женским человеком, который с восхитительной правильностью употребляет русские спряжения, глаголы и деепричастия. Человек был в зоопарке и видел там "бизона и буйвола-ты-помнишь-помнишь-помнишь? И ещё там была рыбка, и стояла, ничего не делала, и ничего не было, вот, ты помнишь, помнишь?"
Потом мы считали самолёты - "мама-самолёт, а вон папа-самолёт, а вон такой большой пребольшой беби-самолёт". Когда пролетели даже-с-палочкой-бабушка-самолёт и очень-старенький-дедушка-самолёт, мне притащили великолепно изданного (Эксмой) детского Хармса. И понеслось. По-моему, мы с человеком заглушили весь Брюссель - французские мелкие с балкона напротив перестали палить из семизарядных палок, а итальянец сверху отчаялся дочитать молитву.
"Бегал Мишка!
По дороге!
По дороге!
По панели!"

Давно старик Рабинович так не оттягивался с единомышленниками.